Бывший худрук рижского ТЮЗа о советской и постсоветской Латвии

Некоторые русские, приезжая сегодня в Прибалтику, предпочитают говорить там по-английски: бытует мнение, что безопаснее. Это правда? Напротив, сейчас все стало вполне дружелюбно, а вот при Советском Союзе было сложно, потому что в Прибалтику приезжало много людей, которые по-хамски «качали права», при этом унижая тех, кто там родился. Сейчас вряд ли найдется русский человек, который приедет, например, в Таллин и станет там разговаривать с позиции хозяина. А раньше такое бывало сплошь и рядом. Когда шахтеры с Украины приезжали отдыхать на Рижское взморье, они через слово называли латышей «фашистами», если им что-то не нравилось, или кафе, например, было закрыто на перерыв. И в принципе самоощущение русских людей тогда в Прибалтике было, как у хозяев. Конечно, это не могло нравиться латышам. Тем более что все они помнили и об оккупации, и о высылке в Сибирь. Вы говорили с латышами об оккупации или это была табуированная тема? Иногда это был разговор на уровне отдельных реплик или обмена взглядом, а иногда и в открытую говорили. Когда репетируешь «Мамашу Кураж» или «Страх и отчаяние Третьей империи» — об этом молчать невозможно. И они со мной говорили. Наверное, доверяли… У латышей была невероятная благодарность к тем, кто выучил их язык. Если ты изучал латышский и интересовался культурой, если ты проявлял понимание ситуации, в которой жил народ, то можно было говорить обо всем. Была ли у вас некая внутренняя цензура, именно исходя из понимания ситуации — что можно ставить, а что не стоит? Я прожил в Риге тридцать лет: латыши меня приняли, дали мне театр и разделяли мои художественные устремления. Мне не надо было делать какие-то поправки на ситуацию, я был внутри, а не со стороны. Поэтому никогда бы не взял пьесу, которая могла каким-то образом принизить достоинство страны, в которой я жил, и этого народа. Я брал пьесы, через которые можно было выразить боль, касающуюся всех, в том числе меня. Потому что разве в жизни моей семьи не было оккупации? Разве захват Прибалтики и захват большевиками России — это не одно и то же беззаконие? На протяжении этих тридцати лет, которые вы работали в Риге, менялось ли отношение латышей к самому факту оккупации? Всем, кто хотел видеть, было очевидно — это покоренная страна. Одни люди пребывали в состоянии внутренних эмигрантов, другие тихо, но упорно сопротивлялись… Но было и много усердных — они активно сотрудничали с новой властью и приняли новые правила игры. Я не был членом Коммунистической партии, а все остальные руководители театров Риги, латыши, были. Две труппы театра играли разный репертуар на разных языках и разных сценах. А публика тоже приходила разная на спектакли русской труппы и латышской? На спектаклях, которые шли на латышском, были только латыши. Русские туда не ходили. И получалось, что театр оказывался единственным местом, где латыши могли собраться сами, без русских, поэтому он стал для них и местом национального сопротивления, и местом национального единения. На русскоязычных спектаклях в зале было примерно 30–40% латышей. Но культурные связи между Латвией и Россией вообще очень старые. Латышские художники учились в Петербургской академии художеств, писатели и деятели театра с давних времен находились в диалоге с российскими коллегами. А почему русские не ходили на спектакли на латышском языке? От пренебрежения. От непонимания и нежелания учить язык. От колонизаторского сознания. Мол, пусть они учат русский. От чувства превосходства сильной, многочисленной нации. От всего того, что и привело в результате к такому мощному напряжению в отношениях между Россией и Латвией. Как и почему закрыли ваш театр? Этот вопрос не мне бы задать... Ну, ладно. В нашем театре под общим административным и художественным руководством работало две труппы — латышская и русскя. Когда в 1940 году советсткие власти решили создать такой театр, они, вероятно, задумали продемонстрировать, что идеология выше культуры и искусства. Но театр посмеялся над ними. Он воспользовался предложенной ему моделью, чтобы утверждать совсем иное — искусство выше идеологических установок, разные культуры могут (и должны) сосуществовать в одном пространстве и обогащать друг друга. В 1992 новой власти все это пришлось не по вкусу, потому что она делала ставку на одну культуру — латышскую, и задачи нашего театра не совпадали с задачами новой власти. Сначала основной удар направили против русской труппы, но когда стало ясно, что некоторые латышские артисты выступают против этой акции, тогда решили закрыть весь театр. Было ли это личной инициативой Раймонда Паулса, который в то время оказался министром культуры, или он выполнял задание сверху, я не знаю. Но даже если это была его инициатива, она вполне отвечала устремлениям власти. Позже ситуация изменилась, и в середине 90-х мною было получено уже от другого министра культуры Латвии письмо с извинениями и призывом к сотрудничеству. Но я в Ригу больше не ездил. __________________________________________________________________________________________ Адольф Шапиро родился в 1939 году в Харькове. В 1962-м окончил режиссерский факультет Харьковского театрального института и стал руководителем рижского ТЮЗа. В репертуаре театра были пьесы Эдварда Радзинского, Алексея Арбузова, Виктора Розова, Уильяма Шекспира, Яна Райниса, Максима Горького, Юлия Кима, Иосифа Бродского. Постоянными соавторами А. Шапиро в рижском ТЮЗе были ученик Юрия Лотмана литературовед Роман Тименчик и художник Март Китаев. После ликвидации театра в 1992 году А. Шапиро уехал из Латвии. Работает как приглашенный режиссер в театрах Москвы, Санкт-Петербурга, Таллина. Изображение: Рижский ТЮЗ, начало 90-х