Реконструкторы живут в параллельном мире

Олега Алексеева знают в России как одного из первопроходцев военно-исторического движения. На счету его организаций «Военкор» и «Святой Георгий» тысячи найденных и перезахороненных красноармейцев, десятки поднятых единиц боевой техники, сотни реконструкций важных для истории военных сражений. Он является автором идеи экспозиции русской и немецкой пропаганды Второй мировой войны. Лесник по первому и историк по второму образованиям, он проводит лекции и экскурсии для российских и немецких школьников. А в минувшие выходные наш собеседник принимал участие в Фестивале военной истории в Валга, в рамках которого реконструкторы из разных стран мира воссоздали одно из самых кровопролитных сражений минувшей войны – бои на высотах Синимяэ. – Когда все это началось для вас: история, реконструкции? – Если с самого начала, то, наверное, еще в конце советской власти, в середине 1980-х. Я вернулся из армии, вес мой тогда был не 130 килограммов, как сейчас, а 72 (смеется). Отжимался по 100 раз, бегал вокруг квартала. Потом женился, родил детей. И Бог сподвиг меня к тому, что я познакомился с людьми, которые занимались наполеоникой. Тогда это был узкий ручеек, человек десять, которые, пускай плохо, но одевались в форму наполеоновской эпохи. Собирались, учили язык, команды, историю полков. И как ни странно, это превратилось в снежный ком, который «обрастает альтернативой». Появились любители русской армии, которые создали русские полки. Уже к 90-му году сформировалось, скажем так, достаточно сильное общественное движение любителей наполеоновской эпохи. Я стал командиром Измайловского лейб-гвардии полка, который когда-то стоял в Петербурге. Нам удалось красиво одеться, благо тогда еще можно было много чего достать. Стали принимать участие в реконструкции Бородинского сражения. Арендовали Бородинское поле, проводили на нем мероприятия, создавали театрализованные представления в память о том, что на этой земле лилась кровь, люди гибли за свое Отечество. Примерно на этой же волне появились клубы любителей Первой мировой войны. Хотя, как мне кажется, толчком к этому стала еще и обострившаяся любовь к монархизму. Это было, кстати, не только в России, это было и в Латвии, и в Эстонии, где появились люди, которые ходили по улицам чуть не с портретами царя. Единственное, что меня смущало: некоторые из тех, кто занимается реконструкцией гвардейских полков, совершенно конкретно ненавидели большевиков. Помню, я тогда спросил у них: «Ребята, а как это может быть? Это же наша история». А они отвечают: «Наша история только до 1917 года, и все!» Сам я по образованию преподаватель истории отечества и уверен, что история – это не тортик, из которого можно выбрать тот кусок, который тебе приглянулся сегодня. Черные и белые стороны – это все наше. История – это река. Гордиться, стыдиться, плакать, сочувствовать – в этой реке все эти чувства сконцентрированы. И как можно говорить о том, что в 1917 году все закончилось? – А кто такие настоящие реконструкторы? – Мне кажется, что настоящие реконструкторы – это те, кто хочет почувствовать энергетику времени. А для того, чтобы это сделать, нужно добровольно принять устав того времени. Нужно прийти, одеться соответствующим образом и погрузиться в эпоху. – Как понять, что на самом деле тогда происходило, если ты не историк, если у тебя в семье нет людей, которые жили в то время? Как понять, что это правильно: ведь есть вещи, которые были на самом деле, а есть то, что почерпнуто из фильмов или телепередач. – Ну, мы-то с вами знаем, что кино – это лишь форма пропаганды. Оно показывает то, что нам хотят внушить. – Зайду с другой стороны. Вы – петербуржец, коренной житель города, пережившего ужасы блокады. Вам наверняка рассказывали, что было на самом деле в те годы. Как это отражается на вашем восприятии тех же людей в немецкой форме? Что вы чувствуете, когда принимаете участие в реконструкциях сражений тех лет, того же боя на Синимяэ, которое воссоздавали только неделю назад? – А кого можно обвинить в блокаде? Председателя горисполкома или Жданова, которые не завезли в город провизию? Немецких солдат, которым был отдан приказ взять город, но взять его они не смогли? Моя семья, мать и отец – блокадники. Мой дед был политруком Первой дивизии Народного ополчения, которая как раз и оказалась первым неприятным сюрпризом для немцев: благодаря близкому знакомству с ней Четвертая полицейская дивизия СС потеряла две трети своего состава, включая командира. Для них это был просто шок. Между тем, мы – петербургские немцы. Я свободно говорю по-немецки, но могу вам точно сказать, что среди русских немцев не было ни одного предателя. Вспомните хотя бы Арнольда Мэри, у которого мать тоже была из петербуржских немцев. Наша нынешняя задача – подняться над политикой. Нельзя жить прошлым в ущерб будущему. Это политики смотрят только назад и ненавидят всех своих соседей. Но, если мы хотим строить хорошее будущее, нужно взглянуть на прошлое со всех сторон. Что же касается реконструкций, то мы – историки. Военно-исторические клубы, которые приезжают на такие мероприятия, имеют определенный набор знаний. Они уже не могут смотреть на происходящее так примитивно: люблю – не люблю. Есть события – Аустерлиц, Бородино, есть победители и побежденные. И для того поколения, для которого мы сейчас пытаемся показывать события 65-летней давности, они являются такой же далекой историей, как и события 1812 года. Поэтому, что касается собственных ощущений… наверное, мы очень устаем от организации. Нам нужно сделать так, чтобы не было проблем, чтобы все взрывы прогремели там, где нужно. Чтобы каждый упал, не повредив себе и другому. Мы делаем театральное шоу. В определенной степени мы уже не осознаем: он мой враг или он мой друг. Мы сидим с легионерами в одном окопе, пьем водку и думаем, как сделать так, чтобы, когда с того края пойдет красноармеец и даст очередь, все упали так, как нужно. Я говорю с человеком в немецкой форме, и у меня нет ощущения, что это не мой товарищ. Все это – театрализованное представление, и с этого нужно начинать. Теперь второе, почему это театрализованное представление необходимо. Ни одного ребенка листовками о вреде алкоголя или о вреде наркотиков вы ни в чем не убедите. Во-первых, он не станет их читать, во-вторых, это будет простым отмыванием денег, которые потратят, чтобы их напечатать и расклеить. А вот вытащенная из музея пушка и поставленная на синимяэских высотах, рядом с которой будут гореть заваленные гильзами окопы и вставшие легионеры и красноармейцы снимут головные уборы, чтобы почтить в минуте молчания память всех погибших, – все это действует куда эффективнее. После ребенок подойдет и потрогает сталь еще теплого оружия; возможно, он не придет в военно-исторический клуб, но он откроет книжку или страничку в Интернете и у него появится интерес к истории. Ради этого одного ребенка, у которого проснется интерес, и стоит делать эту колоссальную работу. А вы знаете, чем закончилась реконструкция в Валга? Был концерт, где пели «Катюшу», «Темную ночь» и легионерские песни. Легионеры сидели за столом вместе с красноармейцами, и в принципе это было изучение культуры фронта: того и другого. Я был свидетелем того, как легионеры аплодировали русским песням, а красноармейцы танцевали с девушками под финскую польку. Наша первая задача – это изучение истории. Никакой политики, ничего личного. – А споры между вами бывают? – Зачем? Вы будете удивлены, такое тоже возможно. Я вам больше скажу, и в России, и в Эстонии есть большие проблемы, а военно-историческое движение – это движение по параллели, к нему примыкают люди, которые выше всего этого. А опускаться до политических споров – я не видел такого никогда. Мне никто никогда не сказал, что я – оккупант. Я был в форме красноармейца, и если я подходил к палаткам, меня всегда приветствовали. Единственный негативный опыт – встреча с энкавэдэшником. Стоит небритый, с расстегнутыми пуговицами гимнастерки энкавэдэшник в фуражке. Жрет – именно жрет, а не ест – украденную где-то рябину и плюет на асфальт. Я подхожу, говорю: «Ты что, таким видом хочешь поднять престиж Красной армии?» – «А че? Нормально!» – говорит он и продолжает плевать. И никто мне не докажет, что нужно любить таких русских. Я повернулся к его командиру, говорю: «Дайте команду, чтобы ваш человек привел себя в порядок». Тот стоит, не понимает: «Да он нормальный!» Препирались долго, и тут я не выдержал и высказал им все, что думаю, по поводу НКВД, которое приперлось на парад. Их предупредили, что мы делаем реконструкцию боя, никаких цветных фуражек, цветных галифе. Они же специально приехали, как петухи, в синих фуражках. Зачем? Хотели эпатажа! Знаете, есть военные историки, которые, входя в лагерь, надевают форму и начинают подчиняться жесткому уставу Красной армии, действующей на этой маленькой ограниченной территории. И есть люди, которые приезжают, наряжаются в форму НКВД и, растопырив пальцы, начинают жрать водку. Но судят по ним, а не по тем людям, которые на самом деле увлекаются историей. – Скажите, это – хобби? – Это – параллельный мир, и теперь он очень большой, включающий в себя многие национальности. Оттолкнулись от наполеоновской эпохи, а потом появились и Первая мировая война, и Вторая мировая война, а эта тема наиболее близка. Потому что еще живы люди, которые в той войне участвовали. Так случилось, что в 90-х годах мы потеряли целое поколение. В учебниках, которые были срисованы с американских, можно было найти 20 страниц о войне Севера и Юга, и только полстраницы о том, что Россия когда-то участвовала во Второй мировой войне. И не обольщайтесь. По таким учебникам учились не только, к примеру, у вас, в Эстонии. Такие учебники были и в России. Вот за это мы теперь отдуваемся. За тот позор, который произошел в 1991 году. Сегодня мы хотим извиниться перед всеми русскими Прибалтики, за то предательство, которое совершили пигмеи. Мы потеряли тех соотечественников, которые остались здесь. Конечно, предавали не русские в целом, предало правительство, но, так или иначе, мы несем определенную форму ответственности за случившееся. – А сейчас что-то изменилось? – Нет. Я не вижу, чтобы что-то изменилось. – В такой ситуации потеряно не одно поколение. 20 лет прошло. – Если ничего не изменится, мы потеряем еще одно. – А что должно произойти, чтобы что-то изменилось? – Видите ли, мы – общественная организация. Мы можем гордиться всем, что мы делаем. Еще и потому, что за все эти годы мы не получили ни копейки от правительства. Поиски, перезахоронения производились не благодаря, а вопреки. – То есть, выходит, в России ситуация не отличается от нашей. Вас тоже не поддерживают, тоже не помогают, тоже вставляют палки в колеса... – Нет. Не помогают. Слава богу, что палки не такие жесткие. – А вы обращались куда-то за помощью? – У нас были случаи, когда об этом говорилось на самом высоком уровне. И были как всегда высокие слова о том, что нужно поднимать патриотизм, но все это остается словами. – То есть все эти лозунги о патриотизме – это чистой воды показуха? – Вы спрашиваете меня как руководителя отряда «Святой Георгий»? – Именно. – Тогда давайте сначала. Наш отряд сформировался из тех самых черных следопытов, о которых так любят писать голубые репортеры желтой прессы. Я полагаю, цвета расставлены доходчиво… (улыбается) Так получилось, что мы родились на земле, где была война. И даже играя в войну, мы играли с боевыми автоматами. На каком-то этапе, когда мы стали подрастать, мы начали замечать большую разницу между тем, что говорится, и что делается. Функционеры открывали памятник, собирали ветеранов, поили их водкой. Тогда ветеранов было много, и были они по возрасту чуть моложе, чем я сейчас. Все радостно, патриотично, а вокруг на Невском пятачке из земли еще торчали черепа погибших солдат. Армия предала своих солдат в 1945 году, когда отказалась заниматься захоронениями. Их было 11 миллионов человек, и каждый сержант еще помнил по именам каждого, кого он оставил на своем боевом пути. Такого позорного примера нет ни у одной армии мира. У нас все было поручено горисполкомам. А горисполкомы в кровавом поту восстанавливали хозяйство, создавали структуры и отчитывались по плану госпоставок. Вот причина, по которой города напряженно восстанавливали хозяйство, в том числе и здесь, в Эстонии, и совершенно не выползали за свои границы. У них просто не было ни сил, ни времени на то, чтобы посмотреть, а не зарос ли бурьяном молодой мальчишка, которого убили на этом поле. Так и получилось, что появились так называемые черные следопыты. Я это выражение использую, чтобы было понятно. На самом деле это неформальные поисковые организации, которые до сих пор ищут, находят, пытаются выяснить имя и похоронить по-человечески. – По-моему, черными этих следопытов называют за то, что они ищут предметы старины и пытаются продать их коллекционерам, нет? – Нет. Это специально созданный образ. Такой же негативный образ создали из красноармейца. Слышали про такого, у которого на каждой руке по шесть часов, а остальные части тела увешаны награбленным золотом? В 1990-е годы вообще дошли до того, что говорили о солдате, который только тем и занимался, что грабил и насиловал. Я много лет работаю лопатой и не нашел ни одного красноармейца, у которого было бы при себе что-то не его: ровно столько, сколько нужно конкретному солдату. И ни одного случая, чтобы хотя бы лишние часы оказались рядом. Никогда не верьте этим байкам. Те, кто погиб, – это исключительно честные люди, и память о них не может страдать от фантазий бумагомарак. – И какие выводы следует из этого сделать? – Мы не делаем выводов. Ни в России, ни за ее пределами. Мы должны уважать подрастающее поколение. Если мы по-прежнему будем действовать по принципу проталкивания уже готовых мнений, то это превратится в построение того самого тоталитаризма. В Эстонии видели реконструкцию синимяэских боев. Я думаю, что если такие реконструкции будут делать чаще, то, может быть, и русские начнут учить эстонский, потому что это знак уважения к стране, в которой ты живешь, и эстонцы перестанут стесняться говорить с русскими на русском. Такие символические акции необходимы. Я вам честно скажу, я очень люблю Таллинн, и очень люблю эстонцев, которых я знаю. Это мой принцип – любить страну, в которую я приезжаю. Не искать негатива. Отдохнув на хуторе и побывав на реконструкции в Валга, я еще раз понял, что трагическая судьба народов заключается в том, что как бы они ни встречали идущий по дороге танк, все равно это – оружие. На него бросают цветы, а танк ломает их, прокатываясь по ним гусеницами. Так происходит и с людьми. Они и есть те самые цветки, которые давили танки. Может быть, это не очень понятно, но любой политик, чтобы повысить свой рейтинг, всегда может поднять эти цветы и сказать: «Смотрите, что эти негодяи сделали! Я буду бороться за то, чтобы цветы расцвели снова». Но вы же знаете, что в политике нет искренности. Зато она есть у обычных людей. Источник: www.dzd.ee